Это были худшие два месяца в моей жизни. Никогда прежде мне не приходилось так себя чувствовать. Никогда, ни в одной начатой мной кампании. И потом причины вдруг стали ясны, приняты к сведению, и в темноту ночи и неуверенности ворвался слабый лучик света. Помощник корабля, возвращающего меня из Северных Земель, часто выходил на палубу и просто стоял там, смотря на небо, а черные волны бились и бились о борт. Однажды он повернулся ко мне и пристально посмотрел, выпуская дымок из своей трубки.
-У тебя в Греции есть семья?
Я молчала слишком долго, пока не стало проще совсем не отвечать. Он задумчиво пожевал конец трубки, потом откусил и сплюнул за борт, в черные волны.
-Твои тоже, - сказал он воде. - Что ж, все мы когда-нибудь умрем. Говорят, однажды ты снова их увидишь.
-Его, - вдруг сказала я, удивляя саму себя.
-Тогда, его, - согласился он.
Я подошла и встала рядом с ним. Его запах, запах моря и дешевого табака, вернул воспоминания о других кораблях, других временах. Возможно, о пиратах и Цезаре. Или о корабле, везущем компанию головорезов, мечтающих стать преемниками Бога Войны - и настоящего Бога Войны, лишенного сил и зависящего от единственного воина, отказавшегося ему служить, но по некоторым причинам не отказавшегося помочь.
-Странно, - сказала я, - как все продолжает повторяться. Мне кажется, что я уже сотни раз совершала это путешествие.
-Может, так и есть, - сказал он, пожимая плечами. - Может, куда бы ты ни смотрела, это просто впереди - только за горизонтом.
-Разве так не всегда? - тихо спросила я, было слишком темно отличить небо от моря.
Он засмеялся и встал на палубе, согнув колени, удерживая свой вес.
-Но не значит, что это всегда должно быть вне досягаемости. Иногда все, что требуется - еще одно путешествие, - он сильно сжал мое плечо, в жесте, который мы оба могли понять. - Говорят, что мы никогда не теряем их, пока они находятся в наших сердцах.
-Это ложь.
После этого мы не говорили. На рассвете корабль вошел в порт, не главный, но твердо убежденный в собственной важности, его доки были полны обычных скрипа и криков, и бесконечного парада таскаемых вещей, утренний воздух был горьким от морских водорослей. Корма корабля тяжело застонала, когда спустили трап, он рвался с пришвартовывающих веревок как схваченный дикий зверь. Хорошо было снова стоять на твердой земле, а особенно хорошо, что, наконец, было чем заняться - пусть даже просто пополнить запасы провизии и арендовать лошадь для поездки по окрестностям. Вынужденное безделье на корабле вызывало у меня тревогу. Я сказала себе, что это всё, но тонкая ниточка беспокойства вилась в моем мозгу, и я поспешила занять себя списком поручений.
Не было никакой причины для спешки. Габриель требовалось много времени, чтобы найти в Риме Афродиту; для всех нас прибытие в Северные Земли раньше условленного времени означало лишь дать вездесущим воронам Одина лишний шанс нас обнаружить. Они населяли Валгаллу, гудя как растревоженный улей, и с ними пробраться в сад Фриг за Золотыми Яблоками бессмертия нам не поможет даже обещанная помощь Грингильды. Нет, не было никакого смысла в спешке. Вряд ли на ферме в глуши с Аресом могло что-нибудь случиться.
Но к концу дня я отказалась от всех отговорок, призванных занять время. Я бросила торговаться, переплатив за оставшуюся в списках провизию, и оседлала лошадь; вечер застал меня уже на значительном расстоянии от доков. Я взяла самый короткий маршрут, который знала, срезав через дремучий лес, держа путь на запад к Лакооновой долине - к старой ферме моих бабушки и дедушки. Я надеялась, что он еще был там.
Ехать верхом было приятно. Стояло начало весны, солнце целый день грело мою кожу, хотя ночи все еще морозили даже через шерсть плаща. Лошадь, на которой я ехала, едва ли могла бы стать простой компанией Арго, но она была добродушной и охотно меня слушалась, и это было все, что мне требовалось. С остротой, которую не предполагала, я скучала по Габриель. Я спрашивала себя, все ли с ней в порядке. Конечно, было в порядке, это мне здесь требовались ее болтовня и смех. Мои собственные мысли никогда не были лучшими спутниками в путешествии. Каждую ночь я заливала костер и лежала в темноте с открытыми глазами, слушая холодную тишину, которую не мог нарушить шелест ветра в ветвях над моей головой или отдаленное уханье сов. Я старалась не думать об Аресе или о том, что я собиралась делать.
Это было необходимо, продолжала я напоминать себе, Богиня Любви не могла быть оставлена на Олимпе без Бога Войны, нужен баланс сил. По крайней мере, так утверждали северные руны. Они также предупреждали, со всей помпой пророчества Судного Дня, что без Богини Любви в конечном итоге из мира исчезнет сама любовь. У меня на этот счет были свои сомнения - в конце концов, война не выказывала никаких признаков исчезновения с тех пор, как Арес стал смертным, и смерть других богов не повергла мир в хаос. Почему с любовью должно быть иначе? Но такие мысли неизбежно сводились к воспоминаниям о том, как они охотились на мою дочь, и об ужасных, наполненных кровью днях ее спасения. Было почти легче вместо этого думать об Аресе - обо всех тех разах, когда он пытался подчинить меня своей воле, о том, как он старался использовать жизнь Евы в своих целях, как он сражался за ее жизнь, когда однажды я использовала против него его же игру... И свет надежды в его глазах, когда он пожертвовал всем, чтобы спасти мою дочь и Габриель. Теперь я собиралась растоптать этот свет и уничтожить его как лепестки крошечного цветка. Возможно, в том пророчестве и было что-то. Возможно, это уже был мир без любви.
Он увидел меня раньше, чем я его, даже при том, что начинало темнеть, и окна фермерского домика были окрашены желтым сиянием. Я подъезжала, и он вышел из дома. Без его сил мое ощущение его не казалось таким острым. Вместо приветствия он подшутил над этим, над тем, что был способен ощущать меня теперь, когда был смертным. Я спросила, знал ли он настолько, что надел свою кожу вместо наряда фермера, пытаясь произвести на меня впечатление. Вовсе нет, сказал он, он пытался произвести впечатление на Грибу, одинокую вдову по соседству, но, к его огорчению, ее больше интересовал Гораций. Пес-предатель был счастлив сопровождать ее на рынок - без сомнения, воображая себя новым Цербером, сторожащим души цыплят. Мы смеялись, с напряжением, не имеющим никакого отношения к шуткам Ареса, и я не могла признаться даже себе, что испытала облегчение, увидев его. Его волосы немного отросли, на лице появились морщинки, и он казался мне более настоящим, чем дом и поля.
Когда я отвела свою лошадь в стойла и вошла в дом, я поняла, что была неправа - я все еще могла чувствовать его, каждый угол дышал его присутствием. Я и не ожидала, что он отремонтирует дом, он и не стал этого делать, но теперь везде был он, от сапог, небрежно брошенных к болтающейся двери, до недавно высеченной ножки стола, ободранной и кривой, но удивительно крепкой. У очага была груда дров, над огнем висел почерневший от сажи чайник. Если не считать бледные лучи вечернего солнца, пробивающиеся сквозь ставни, огонь был единственным источником света в комнате, и его тепло делало весь беспорядок вполне приемлемым и даже удобным для жизни. Это заставило меня задуматься о том, как долго он ждал меня здесь, и когда я услышала, что он вошел за мной, я заговорила немного чересчур быстро и весело.
-Бандиты тебя снова не беспокоили?
Он усмехнулся:
-Как ни печально - нет, - потом он сделал насмешливую паузу. – Итак?..
Я искала, что еще сказать, но светской беседы не получалось.
-Арес, - начала я, подходя ближе, и поняла, что я не хотела говорить ему, почему я приехала. Я не думала, что смогу перенести возбуждение, которое появится в его глазах.
Он внимательно посмотрел на меня, как будто уже все понял, но эта уловка никогда на меня не действовала, я знала его слишком хорошо.
Он меня удивил:
-Так ты думаешь, что сможешь выбить у Одина Золотые Яблоки.
-Откуда ты знаешь? - это прозвучало оборонительно, и он поднял руки в жесте сдачи.
-Эй, это было просто предположение. Ну и подсказали Северные руны.
Он кивнул на плащ, который я все еще носила, и я слишком поздно вспомнила об узорчатой застежке у горла. Я должна была посмеяться над этим, и возможно, именно поэтому я не обратила внимания, когда он потянулся и расстегнул ее. Плащ остался на моих плечах. Арес посмотрел на него, и затем на меня, и долгое мгновение мы не двигались, расстояние между нами было ничтожно малым, только удерживать его было невыносимо тяжело.
-Все кончено, - мягко сказал он, и что-то сжало мое горло.
-Однажды ты сказал мне, что был рожден, чтобы быть богом, Арес.
Снова у меня было чувство, что это уже было, я уже видела, как горизонт скрывается в тумане, знала - то, что я искала, было незыблемо, а потому невозможно. Он не был рожден, чтобы быть смертным. Были моменты, когда я почти упускала это, или убеждала себя, что это не имеет значения - как в тот раз, после игр Фурий с его разумом, которые здорово нас обоих потрепали. Я ушла тогда, только и всего. И снова, оставляя его на ферме. И снова, в Риме. Он был рожден, чтобы быть богом. В том, что он снова станет богом, была неизбежность.
-Я также сказал тебе, что идеально подхожу для этой работы, - сказал он, потом взял мою руку между своими. - Думаю, что ты это немного испортила.
Он поднес мои пальцы к губам, и, почувствовав их жар, я против воли вздрогнула.
-Ты нужен Афродите, - сказала я, нечестный прием, потому что это было правдой, и потому что мы оба это знали. - Я не могу вернуть ее без тебя. Не бывает любви без ненависти, нет мира без насилия, и... - я чуть переплела его пальцы со своими. - Нет прощения без злости.
Я не могла пересилить себя и сказать это, но я видела понимание значения в его теплых карих глазах, и я знала, что он понял. Он покачал головой, отказываясь принять это.
-Я не прошу, чтобы ты простила меня.
-Хорошо, - я улыбнулась его замешательству, касаясь его щеки, его век, когда он закрыл глаза. - Я не хочу, чтобы ты просил.
-Зена... - внезапно он притянул меня к себе, сжимая плащ у меня на спине, - не надо.
При этих словах меня охватил гнев, почему он всегда все так усложняет! Я резко высвободилась. Сколько раз я могу это делать? Почему я все время должна здесь проигрывать? Один, только один лишь раз я хотела победить. Но этому никогда не бывать.
-Я должна это сделать, Арес. Я слишком многим тебе обязана.
Он нахмурился.
-Ты ничего мне не должна.
Дело было даже не в словах. Дело было в том, как он сказал их, словно идея была настолько очевидна, что ему даже не приходило в голову сказать это раньше. Его руки поднялись к моим плечам, скидывая тяжелый плащ, и когда он упал к моим ногам, я вдруг почувствовала такую легкость, какой никогда не ощущала. Мы поцеловались, не ищущим способом, как новые возлюбленные, а с глубокой уверенностью, губы сильно прижимались, потом едва соприкасались, язык Ареса вызывал горячую дрожь в моих губах, мои руки раскрыли его жилет и перемещались по его спине - его коже, голой и теплой, и такой человеческой. В тот миг не было никакого времени, никакого прошлого и никакого будущего, ничего, что создало нас, ничего, что вызывало страх. Доспехи, которые были на мне против всего остального мира, казались лишними при его прикосновениях, потому что они были мне не нужны, потому что он был человеком, и мы были одним и тем же. Он провел пальцами по моему позвоночнику, и я выгнула шею к его рту, зная о его пальцах, замеревших на шнуровке моей туники.
-Развяжи, - хрипло сказала я, надеясь, что это не звучало как просьба, мои руки перебирали его волосы, глаза были закрыты.
-Как? - внезапно спросил он, и мои глаза удивленно уставились на него. В его голосе слышалась горечь и некая покорность. - Как я могу что-нибудь развязать?
-Ты не можешь, - сказала я, беря его руки в свои. - Никто из нас не может.
-Я этого хочу. Все те глупости...
-Арес... - я обвила его руки вокруг себя, так чтобы я стояла в его объятии. Удивление в его глазах не могло скрыть его желание, и это было последней каплей, я чувствовала себя словно в лихорадке. - Ты ничего мне не должен.
Этими словами я освободила его, и не знала, почему - пока не увидела, что свет возвращается в его лицо и разглаживает маленькие разрушительные действия смертности, и я знала, что я освободила и себя. После этого мы не останавливались, не могли; доспехи и одежда упали на пол, последнюю сбрасывали к ножкам его кровати. Когда-то эта кровать была моей, в тот момент она была нашей, и так или иначе, все казалось подходящим и правильным. В спальне было темно, но ее чернота только усилила мои чувства. Теплое касание кожи, перехватывающая дыхание нежность, вкус Ареса и дразнящий смех, переходящий в пораженный вздох - все это полностью захлестнуло меня, устроив в моей памяти такой же беспорядок, какой был в этом доме, скоро уже опустеющем, мимолетный и от того тем более ценный.
Я проснулась на рассвете. Свет еще был синеватым и бледным, хор птиц снаружи перешел в нестройное щебетание. Арес был рядом со мной, лежа на животе, его рука обнимала мои плечи, как будто он боялся, что ночью я исчезну. Вероятно, это было разумное опасение, пришло мне в голову - но в тот момент я не хотела ничего, кроме как оставаться там, слушать его ровное дыхание, притворяться, что у нас впереди еще целая вечность. Он заворочался и прижал меня ближе, не открывая глаз, поцеловал меня в щеку. Я улыбнулась, зная, что он мог это почувствовать. В ответ он провел рукой по моему боку, по моей руке и бедру, вызывая в моем теле длительную дрожь удовольствия, и я знала, что теперь он полностью проснулся.
Он усмехнулся, нависнув прямо надо мной.
-Хорошо спала?
Я сделала вид, что раздумываю.
-Хм, не знаю. Бывало и лучше, - я беззаботно проигнорировала его раненый и возмущенный взгляд, продолжая. - Эта кровать более неровная, чем я запомнила.
-Ох... - Арес спикировал в длительный поцелуй; я поймала его губы только на миг - и перекатила его на спину, растягиваясь на нем, мои волосы спутались на плечах, и попали в мой же рот. Тень прошлой ночи накрыла лицо Ареса, и его улыбка исчезла в серьезном выражении. Глядя на меня, он покачал головой. - Кажется, я ждал этого всю свою жизнь.
Сила в его голосе походила на водопад; я отвернулась в сторону с кривой усмешкой.
-Иметь меня сверху тебя, или просто иметь меня? - мне не совсем удалось сдержать горечь в моем голосе.
Он столкнул меня, чтобы я просто лежала рядом с ним, и поцеловал меня, очень медленно, пока во мне не запульсировало новое желание.
-Иметь твою любовь.
Я знаю точный момент, когда любовь ушла из мира. Это был момент, когда я покончила с Аресом, мое лицо горело, в груди билась странная пустота, словно парус, внезапно порвавшийся по шву. Украденный у мира момент разбился на миллион осколков; я поняла, что я была замерзшей и голой, и мы оба выглядели смешно, кувыркаясь в пропитанных потом простынях, пытаясь одурачить самих себя.
-Я не люблю тебя, - сказала я, и впервые эти слова были верны.
-Зена? - спросил он, но я откатилась прочь и села. Потом его замешательство оформилось в холодное понимание, и пустота приморозила его тело к кровати.
- Так, - его голос треснул, увядая в шепот, как если бы я действительно исчезла среди ночи. - Полагаю, теперь все действительно кончено, - и я склонила голову под тяжестью согласия.
У меня мало воспоминаний о путешествии назад к берегу. Обрывки беседы, сухой и практической, и фрагменты холодных ночей около горящего костра. Есть один, яркий, проблеск - Арес, купающийся в ручье, вода искрится в лунном свете и мерцает на его груди и плечах, капающая с него, когда он вышел на берег. И тогда же, вкус той воды на моем языке, мгновенная теплота ее на моем животе, она стекает струйкой между моими бедрами, Арес поднял мои руки к моей голове и поцеловал меня, сильно, до боли. Та связь была просто совокуплением, краткой иллюзией удовольствия, которое оставило у меня прежнее ощущение боли и одиночества - и новое, ощущение себя обманутой и рассерженной. Мы больше не пробовали. Говорят, что ненависть - противоположность любви, что те, кто оставляет любовь, остаются только с ненавистью в сердце, отдавая себя ненасытной тьме. Это не правда. Я когда-то оставила любовь и взяла силу Рейнского Золота; тогда я не знала, но то, что я испытывала, была не ненависть - это было ничто. Пустота. Именно пустота остается, когда нет любви, пустота, которая растет и вскармливает себя словно рак, который разъедает из мира цвета, пока мир не окажется пустынной серой равниной без другой души, чтобы разделить одиночество.
Суматоха порта казалась почти спасением от тягостной тишины путешествия. Она не была нормальной, слишком много ссор и вспыльчивых стычек, слишком много орущих детей и никакого смеха. Я вернула лошадь и сняла нам комнату в единственной относительно чистой гостинице в городе; хотя наш корабль уже был в порту, еще несколько дней он не собирался поднимать паруса, дожидаясь достаточного количества груза для выгодного рейса. Мы оставались там в течение трех ночей, спали в одной постели, словно возлюбленные или дети, хотя казалось, что в мире не осталось ни возлюбленных, ни детей. Простыни между нами всегда были пустыми и холодными.
Сначала казалось, что так даже лучше; это должно было облегчить то, что я намеревалась сделать: никаких личных чувств, нечего терять. Я снова вспоминала все пагубные, черные вещи, которые мне сделал мужчина рядом со мной, и которые сделал тем, кого я любила. Так или иначе, они казались не более значимыми, чем последний сухой листок на дереве, оставшемся почти голым на зиму - мертвые вещи, цепляющиеся за прошлое, не имеющие ничего, что бы заняло их место.
Несмотря на все мои усилия, мы все же прибыли раньше срока, и когда я подумала, что нужно волноваться за Габриель, я поняла, что мне все равно. Это было ужасающее понимание, внезапно обнаружить, что часть тебя вдруг имеет так мало значения, что ты можешь потерять ее и не почувствовать потерю. Это заставило меня задаться вопросом об остальной части меня, и понять, что моя собственная жизнь имела не большее значение. Я сказала это Аресу, мой голос был бесцветным, словно я комментировала погоду:
-А знаешь, ты был прав. В общей схеме смертные вообще не имеют значения. Все мы в конечном счете умираем.
-Но перед этим мы живем, - он замолчал, как если бы услышал собственное мнение и удивился ему - и я поняла, что это был первый раз, когда я услышала, что он сопоставил "смертные" - "мы".
Арес той ночью напился до оцепенения, и следующей - тоже. Он делал это с единственным желанием, которого я никогда не подозревала в нем, старательном разрушении или его смертной сущности, или бессмертного разума. Я не останавливала его, но взяла свой плащ, подушку, и спала на полу. На следующую ночь он пошел в бордель, где не было никакой любви, и никакой боли. И тогда я тоже его не остановила, вместо этого пошла встретить прибывших Габриель и Афродиту. Мое сердце не прыгало в груди при виде светлой взъерошенной головы Габриель на пирсе; мы обменялись шутками как старые деловые партнеры, и еще одна частица меня умерла.
Хорошо, что тогда нас нашла Грингильда. Мы встретились в условленном месте, скалистом уступе в горах, где никакой ворон Одина точно не будет шпионить. Лошадь Грингильды мягко приземлилась, едва коснувшись тяжелыми копытами скользкой ледяной скалы. Она протянула мне золотые яблоки, и Арес протрезвел при виде них. Взгляд, который он мне бросил, был чем-то средним между просьбой и вызовом. Я сорвала с ветки одно яблоко и протянула ему. Часть меня хотела отбросить его подальше, смотреть, как оно катится и падает в бездонное ущелье возле нас. Вместо этого я поднесла его ко рту Ареса и почувствовала, что он укусил.
То, что я чувствовала после, не имело смысла. Золотой жар силы окутал его, и на миг я подумала, что мне тоже это нужно. Был порыв чего-то вроде радости и потери, когда Арес засмеялся и бросил мимо моего плеча огненный шар, и я закусила губу, чтобы удержаться от стона. Я хотела его в тот момент больше, чем когда-либо, это было, словно он обладал всем, что я хотела, и мог скармливать мне это зернышко за зернышком. Он поднес яблоко к моим губам, и я глубоко вдохнула, ощущая на плоде его аромат, следы его зубов и изменившуюся мякоть там, где коснулся его язык. Полагаю, что откусила бы тогда яблоко, не из-за силы, которую оно обещало, но чтобы впустить в себя все те вещи, те последние клочки человека, которого я потеряла, пока я еще хоть что-то могла найти. Я чувствовала себя загипнотизированной, меня непреодолимо тянуло следом за той потерей меня самой.
-Мне бы не хотелось, чтобы ты оставался один на Олимпе, - сказала я и поднесла ко рту золотую кожицу фрукта.
Меня спас голос Габриель. Он вернул меня себе, одинокое место - но теперь была надежда. Я посмотрела на Ареса и только сказала:
-Афродита составит тебе компанию.
Если он уловил извинение, то не показал этого. Афродита с жадностью вгрызлась в яблоко, в отличие от Ареса, и мир восстановился.
Это было - как будто наступила весна, дыхание пробуждения, приносящее цвет и свет, чтобы нарушить однообразие мира. Теплый ветер обвевал мое лицо и закрывал глаза, и когда я открыла их, я почувствовала, что я бесконечно, легко, без оглядки влюбилась. Я не видела слезы в глазах Габриель, но я чувствовала их, слезы чистой радости, которая излечила меня и очистила. Я не могла отвести взгляда от лица Ареса, от его губ, немного раскрывшихся навстречу теплоте, которая промчалась сквозь всех нас, от его глаз, которые снова смеялись и заполнили мое сердце, заставив его стремительно понестись, словно лавинный поток. Я чувствовала себя так, будто прыгнула в пропасть, а вместо этого нашла под ногами твердую землю, изобилующую мхом и богатыми запахами весны. Я думала, что я смирюсь с потерей его. Я не знала, как вместо этого иметь дело с его обнаружением.
Он снова предложил мне яблоко, теперь его голос дышал силой, его лицо очистилось от маленьких черточек, которые я узнала. И все же, во всем этом было нечто большее, затаенное чувство, много чувств, которые были недоступны нам с того дня, когда я приехала к нему на ферму. Я взяла яблоки и возвратила их Грингильде; она попрощалась с нами, и через некоторое время в воздухе слышался только удаляющийся топот копыт ее лошади, пока вдалеке не раздался раскат грома.
-Надеюсь, ты знаешь, что я всегда буду пытаться, - сказал Арес, когда она исчезла из виду.
Я кивнула.
-На меньшее я и не надеялась.
-Все, идем, - настояла Афродита, хватая его под руку - Давай оставим этих смертных заниматься их мирскими делами.
Я чувствовала жгучую боль, наблюдая, как он уходит, но вместе с тем и некую решимость. Я знаю, что он видел и то, и другое. Габриель подошла обнять меня, и я погладила ее по голове.
-Все кончено, - с облегчением сказала она, и я улыбнулась ей в ответ, качая
головой.
-Нет, - сказала я. - Всё еще только начинается.
Тот же самый корабль, который прежде увез меня от Габриель, теперь нес нас домой. Габриель сидела в каюте, скрестив ноги, и ворчала о качке, которая лишала ее возможности провести на пергаменте прямую линию. Я усмехнулась и сделала вид, что сдаюсь, когда она запустила в меня сапогом. Все было так, как и должно быть. Я поднялась на палубу и перегнулась за поручни, глядя на серебряно-синие искорки воды, воды до самого горизонта. Легкий порыв ветра поймал мои волосы и принес воспоминания о грубом голосе моряка:
-Все мы когда-нибудь умираем.
Я глубоко вдохнула, принимая острый протяжный звук моря, крики чаек и тепло солнца.
-Возможно, - я смотрела за горизонт, к дому, от которого снова началось бы мое путешествие, где я разделила бы этот мир и ничего бы не потеряла. – Но перед этим мы живем.
Я не могла дождаться начать.
КОНЕЦ
