«Чья она?» - думаю я. Я трясу головой в легком отвращении, но не двигаюсь и не ухожу. Я не могу перестать смотреть.
И только потом я понимаю, что кровь моя.
***
За восемь часов до этого, я наблюдала, как Фей Данавей взвешивала свой салат на весах, которые она носила в своей сумочке. Палатка в которой мы сидели, была покрыта маленькими лампочками, создававшими впечатление бесконечного звездного неба. На тарелке с золоченой каемкой стояла голубая бархатная коробочка. Внутри я нашла пару хрустальных бокалов и маленький графин, на котором было выгравировано название эксклюзивного отеля, принадлежавшего второй жене султана. Я водила подушечкой пальца по хрустальным граням, рассуждая о том, как легко графин бы разбился. Снаружи палатки было обширное поместье, принадлежавшее ранее члену английского дворянства, человеку, который, возможно, наслаждался прогулками по колено в грязи и овечьем навозе. Я была в английской сельской местности на 25-тилетии сына султана.
За день до моего приезда, Майкл Джексон провел вечер, играя в Твистер в гостиной с группой парней, которых я называла «Молодой Голливуд». Этот термин мог быть применен и ко мне. Обложка журнала Maxim дает тебе эту клубную карту. Съемки с Лив Тайлер, путешествие в Японию, Италию и Францию (и, иногда, заработок по 2500$ в день), жизнь в Нью Йорке и Майами в 17 лет, роль в фильмах вместе с Брэдли Купером и DMX, а также маленькие роли в сериалах тоже помогли.
Я всегда была в центре внимания: генетический код, который создал скулы, ямочку с одной стороны подбородка и расположение локона волос на лбу. Этот же код передал мне недостаток, родовую отметину на моей печени. Эта метка была спрятана в моем теле, секрет, который я скрывала много лет, пока операция не разрезала меня напополам, спасла мою жизнь и закончила мою карьеру в Голливуде.
Япония
Я все еще помню свой первый полет на самолете. То, как на оргстекле остаются следы соли. Я насчитала по крайней мере семь пыльных кругов. Как восходящее солнце освещает кристаллы в соляных отложениях. Я помню, как за облачным покрывалом проступали морские дюны и песчаные пляжи, и ребристая синяя вода. Это было мое первое путешествие далеко от дома, на два с половиной месяца в Японию. Я была одна. Это было давным давно. Моим родителям разрешили стоять в конце красного, изношенного телескопического трапа и наблюдать как уходит их 15-ти летняя дочь. Мне потребовалось еще 15 лет, после того, как мою грудную клетку разрежут, чтобы понять, то что они не поехали со мной, было формой пренебрежения.
Японское агентство пообещало хорошо обо мне позаботиться. Они обещали надзор и сопровождение. Они много чего обещали: «Токио – прекрасная возможность создать портфолио и заработать много денег за короткое количество времени».
Меня разместили в маленькую однокомнатную квартиру вместе с еще одной девочкой подростком. Ванная комната была традиционно японская, со стальной ванной и раковиной посереди комнаты. Снаружи квартиры было настенное панно, изображавшее желтый банан, высотой в три этажа. Оно напоминало мне о Флориде, зеленом, влажном месте, откуда я приехала, широких тропических листьях, о поедании летним вечером долек арбуза вместе с отцом, сидя на крыльце. Я могла видеть этот банан на расстоянии в этом странном городе.
Японское агентство сопровождало меня на пару первых кастингов, в основном, используя метр. В море людей, большинство из которых было мужчинами в деловых костюмах. Я выделялась, высокая светловолосая чужачка. Они терлись о меня, тайно щупая. Людей было так много, что я понятия не имела, кто это делал. Опытные девушки, модели постарше, предупреждали меня об этом. Они говорили, что мужчины, в основном, были безвредными. В Японии почти не случалось изнасилований, говорили они. В этом нет ничего страшного, говорили они. Я верила им. Доверяла им. Они знали это место, а мне нужно было много чего выучить о мире. Поэтому я просто морщилась и со временем даже перестала замечать бестелесные руки, которые касались меня. Я начала принимать роль девушки-призрака – взрослой, свободной и бесчувственной. Я одевала этот образ призрака, как свой костюм модели, тот, что я могла носить, чтобы стать невидимой внутри. Именно это отключение эмоций (диссоциация, которая, как я узнала, была визитной карточкой ПТСР) помогло мне пройти через всех врачей, когда пришло время.
Майами
Порыв сладковатого ветра пробегает по почти невидимым волоскам моей 16-ти летней шеи.
«Ты могла бы быть звездой, если бы у тебя был характер получше», - говорит мужчина с заметным итальянским акцентом.
Я смотрю на него. На его большое загорелое лицо. Его челюсти пережевывают обед. Его губы и подбородок лоснятся от масла из макарон. Я смотрю на него, этого итальянского агента, а потом опускаю взгляд на черные балетки, которые недавно купила на распродаже, и щебечу: «Простите..»
«Все нормально, детка. Ты все равно многого добьешься. Я позабочусь о тебе», - он улыбается, кивает и отправляет в рот еще один кусок пищи.
«Ладно», - отвечаю я с пылающими щеками и смотрю на Томаса, моего агента с натурально-светлыми волосами, который кивает и подмигивает. Они начинают разговаривать на итальянском: «Bellissima...бла-бла-бла», и игнорируют меня, словно я еще один пляжный стул.
Мексика
Вода на отмели мексиканского залива теплая, как парное молоко. «Это будет просто. Это даже не настоящая работа», - думаю я, наслаждаясь моментом. Я смотрю в сторону о сфокусированного объектива фотографа, мое лицо повернуто к солнцу.
Катушку пленки спустя он направляется обратно на пляж, где находятся остальные члены съемочной группы. Я продолжаю расслабляться в серебристо-голубой воде, наслаждаясь теплом яркого дня, как маленький морской тюлень.
Фотограф возвращается с группой людей. Я прикрываю глаза, чтобы рассмотреть их. Они окружают меня. Они были скрыты в тени, когда спрашивали не была бы я против снять верх моего купальника. «Мы будем снимать тебя только сзади», - успокаивают они. – «Это будет так хорошо для фотографии, для всей нашей рекламной компании, если у тебя будет голая, загорелая спина безо всяких бретелек и полосок».
Я смотрю на эту группу взрослых, которые ждут моего ответа. Они смотрят на меня с ожиданием. Они смотрят на меня с нуждой. Они смотрят на меня так, словно это и было запланировано с самого начала.
Мне было только шестнадцать.
Я кивнула и сняла крохотную полоску ткани.
Когда меня спросили была ли я в порядке, я улыбнулась в ответ. Я была хорошо выдрессированным тюленем.
Франция
В по-зимнему холодном бассейне я провела неделю, рекламируя купальники. Еда, которую я постоянно совала в рот – тысячи дополнительных калорий – совершенно не защищала меня от холода. Мои губы приобретали все оттенки синего, красного и бордового. Не особо хороший образ для фотографий. Я стояла, с трудом сдерживая слезы, столкнувшись с гневом здоровенного итальянца с округлым лицом. Он смотрел на меня сверху вниз, его акцент четко выделялся, но смысл слов был ясен и понятен. Проклятия падали и грохотали с его языка. Слова ускорялись и заострялись на его клыках, раздаваясь наполненным эго крещендо.
«Думаешь, что ты звезда?
Ты не звезда!
Ты ничто!
Я звезда!»
После того, как он закончил, мне дали возможность «отдохнуть». В голове у меня было только одно. Я купила телефонную карточку, нашла таксофон и позвонила маме.
«Мне просто было так холодно», - стонала я, держась за телефонный шнур и присев на землю, как маленький зверек. Спрятавшись в телефонной будке, обняв мои колени, я плакала пока карточка не закончилась. Она успокаивала меня как могла из-за океана. Пока в разговор не ворвался в чужой голос, сказавший слова, которые я не понимала, но он указал, что мое время заканчивается. Мама сказала: «Я люблю тебя. Я люблю тебя, моя девочка», - и телефон отключился.
Это была не та сказка, на которую я подписывалась, если только это не была мрачная легенда, та, которую рассказывают, чтобы напугать детей. Она оставила металлический привкус у меня в горле и вызвала желание лежать в этой будке под успокаивающие звуки голоса моей мамы.
Англия
Утро перед вечеринкой было заполнено запланированной активностью: соколиная охота, стрельба из лука. Я слышала разговоры о запуске воздушных шаров. Джорджия Мэй Джаггер стреляла из лука по большим оранжевым целям в английской глубинке, одновременно болтая о своем педикюре. Там было спа, связанное с эксклюзивным отелем и мастер педикюра сказала, что у нее самые уродливые ноги, которые она когда-либо видела. Ее мать, Джерри Холл, была не особо счастлива слышать эти новости. Ее знаменитые техасские губы изогнулись в недовольстве. Вы знаете, что у нее есть сестра близнец? Или что она родила всех детей дома, на корточках? В этом мире делились интимными, личными вещами, но никто не знал, что я болела.
* * *
Мой муж пошел спать и супермодель из Испании, с черными волосами и голубыми глазами, пытался убедить меня прогуляться с ним в парке. Он был самым красивым мужчиной, которого я видела, кроме блондина, похожего на эльфа, за которого я вышла замуж. DJ сменил серию суперзвезд, которые прыгали по сцене целую ночь. Кто-то натолкнулся на стол, на котором стояли сотни бокалов с шампанским. Когда хрусталь с пронзительным звуком упал на мраморный пол, разорвав воздух, охранники всполошились. Я направилась в ванную, чтобы распустить волосы, вытащив булавки, свои туфли я оставляю около сцены, рядом с Джорджией Мэй.
Я смотрю. Я истекаю кровью на серый мраморный пол ванной.
Разбитый хрусталь оставляет всего несколько порезов, ни один из которых я не чувствую. Но, из-за моей анемии и потому что в моей печени растет опухоль, у меня почти что гемофилия. Я вздыхаю и хватаю туалетную бумагу, чтобы очистить кровь. Я гадаю откуда у меня этот изъян. Мои глаза достались мне от матери. Моя кожа и подбородок – от отца. Чья генетика дала возможность вырастить в моей печени мешок, наполненный кровью? Я спешу стереть доказательства своей болезни еще до того, как начинаю лечить свои раны. Прошло уже более десяти лет глубокого погружения в этот мир. Мой личный комфорт не на первом месте. Это правда моды. Тебе холодно. Тебе жарко. Тебе больно. Я могу лишь надеяться, что никто не зайдет.
Закончив уборку, я прыгаю на мраморный столик. Я чувствую его холод сквозь шелк облегающего платья без бретелек. Я делаю компресс из туалетной бумаги и прикладываю его к красным каплям на моей правой ноге. Я жду пока кровь свернется.
Две дочери Джаггера танцуют на сцене. Я остановила кровотечение на ноге за полчаса до этого, выпила еще один бокал шампанского и вернулась на вечеринку. Я не прозябаю в стороне. Я танцую у подножья сцены вместе с одним из ребят из молодежи Голливуда, которого зовут Аарон Пол. Мы танцуем сначала вместе, держась за руки, затем порознь. Он крутит меня и наклоняет. Мы начинаем использовать для маневрирования ступени сцены, добавляя их к нашему выступлению. Моей голове трудно держать равновесие. Я бегу вверх по лестнице, делаю слишком резкий поворот и падаю. Вот в чем главное дело в моей почти-гемофилии: я сильно кровоточу, даже если у крови нет выходного отверстия. Она собирается под моей кожей, но хорошо не сворачивается.
Джорджия Мэй исчезла и Элизабет кричит в безумии: «Где моя сестра? Она девственница!»
Я поднимаю ее забытые туфли и качаю головой, я не видела ее уже какое-то время. Я довольно пьяна и снова размышляю о также исчезнувшем мужчине моделе с фигурой Эроса, и о моем муже, и о растущей боли после падения, которая, как я понимаю, не может быть хорошим признаком. Я отбрасываю это в сторону, как меня и научили делать, и заканчиваю ночь бегая по золоченому залу, рука об руку, с виной торжества, Принцем.
Я просыпаюсь от боли. На прекрасном лице моего мужа неудовольствие.
Он не понимал почему я все равно продолжаю иногда жить «нормальной» жизнью, не подходящей для больной девушки, которой я в тайне являлась. Синяк, теперь почти черный, покрывал всю мою ягодицу и поднимался на спину: я просто оступилась, упала во время танцев.
Вместе мы остались в гостиничном номере. Мне потребовалось 12 часов, чтобы я могла встать с постели. Я видела, как снаружи наполненный горячим воздухом шар поднимался и опускался.
Милан
На показе мод, 36 часов спустя, специальное платье, что они дали мне одеть, полупрозрачно при свете прожекторов. Оно искрится от кристаллов, пришитых вручную. Но, когда я сижу в первом ряду, оно тесное и неудобное, ушиб все еще чувствуется, а платье настолько узкое, что сдавливает ребра, легкие, живот и мне становится тяжело дышать. Я улыбаюсь и надуваю губы модным, красивым образом, и наблюдаю атласные мужские костюмы Versace и их коллег, когда модели проходят мимо меня.
В саду виллы есть апельсиновые деревья, фиги и прочая зелень. Канье Уест бродит, то и дело прикладываясь к бокалу. Маленький флакончик с жидкостью передают сидящим за моим столом, цветочная эссенция, чтобы отогнать «секретного вредителя» которым так известен в летние месяцы дом Джианни: москитов. Аллегра такая худая, что выглядит отчаянно болезненной, но я знаю, что она просто жертва, создание того же мира, который обратил и меня.
Лос Анжелес
В холодной, белой предоперационной целая толпа ждет своей очереди. Никакой конфиденциальности в нашем самом ранимом состоянии, выстроенные один за другим, ждут люди с поломанными телами. Души содержатся в этих сосудах, соединенные с мозгом, венами и нервами. Вместе мы игнорируем друг друга. Вместе мы дышим сквозь боль. Вместе мы молимся за хороший исход.
Смерть – очень тихое время. Я точно знаю кого хочу видеть рядом с собой. Я могу выбрать только одного.
В своей руке я держу руку мужа и четки из Италии, подаренные ему поклонником. Я не католичка. Это не имеет значения. Моим врачам потребовалось три года, чтобы согласиться удалить эту массу из моего тела и они все еще дают мне шансы на успех 50/50. Мои родители пьют Ксанакс в зале ожидания.
Операция проходит успешно. Я теряю половину своей печени и опухоль размером с футбольный мяч.
Разрез идет от середины грудины до середины живота и поперек с каждой стороны. Первый раз, когда я принимала душ дома после больницы, в первый раз за две недели, я рыдала, боясь намочить длинные ряды хирургического пластыря, покрывающего мою обширную рану, напуганная, что она отклеится и мои внутренности вывалятся. Я потеряла свою голливудскую карьеру в том году, карьеру с которой я была приучена идентифицировать свою самооценку. С новым, свежим шрамом, обложка Maxim мне больше не светила. Долгий список медицинских записей и мое все еще тяжелое состояние – еще одну опухоль в печени, намного меньше, доктора были вынуждены оставить – делали меня неподходящей для заключения долгосрочных договоров, говоря языком медийной индустрии.
Я потеряла мужа два года спустя в канун Рождества на тропическом острове. Мне потребовался год, чтобы снова научиться дышать правильно, а ему тот же период времени, чтобы сделать предложение стать его следующей женой другой.
Я выжила. Рана начала заживать, она розовеет и постепенно исчезает.
Нью Йорк
В мае я закончу колледж, то на что раньше у меня не было времени. Я надеюсь однажды стать учителем.
Вы не видите мои шрамы, проходя мимо. Вы просто видите более старую версию той девочки модели, теперь ставшей 35-ти летней женщиной. Я пью три таблетки каждый день и, когда приходит головная боль (а это бывает часто), мне нужно отдохнуть в тишине и темноте.
Я не скучаю по диете или долгим дням сидения на съемочной площадке, в ожидании моей очереди. Я скучаю по страховке Актерской Гильдии, профсоюза, частью которого я была с 15 лет и из которого меня вышвырнули, как только я больше не могла выступать. Я верила в мои брачные обеты и в те обеты, что я выучила в воскресной школе. Я благодарю Бога за тех пять незнакомцев, от которых получила кровь, и за докторов, которые вырезали опухоль, широко раскрыв мою грудную клетку, оставив меня лечиться и восстанавливаться.
Иногда я лежу в темноте и глажу подушечками пальцев мои шрамы, идя по пути скальпеля. Где-то он гладкий, где-то ребристый и приподнятый над кожей. Шрамы совпадают с тем, как я чувствовала себя внутри многие годы. Думаю, они подходят мне. Мое тело снаружи, наконец-то, соответствует тому, где я побывала, тем вещам, которых я достигла.
